Выдержки из одноименной главы книги Н.Н. Суханова « Записки о революции» (том 3,1821г.Воспроизводится по тексту издания- Москва, 1992г.). Описываются события , происходящие в революционной России в октябре 1917 года. Николай Николаевич Суханов ( настоящая фамилия Гиммер,1882-1940гг.).В российском революционном движении с 1904г., участник революции 1905г.,в период 1917-1919гг. работал в организациях ЦИК.Политические убеждения: эсер до 1918г., меньшевик до 1920г.Был членом Коммунистической академии до1931г. Известный публицист, автор многих печатных работ по вопросам экономики, истории, внешней политики. __________ По существу дела, переворот совершился в тот момент, когда Петербургский гарнизон, долженствующий быть реальной опорой Временного правительства, признал своей верховной властью Совет, а своим непосредственным начальством Военно-революционный комитет. Такое постановление, как мы знаем, было принято на собрании представителей гарнизона 21 октября. По этот акт в данной беспримерной обстановке имел, можно сказать, абстрактный характер. Его никто не принял за государственный переворот... Не мудрено. Ведь это постановление фактически не изменило положения; ведь реальной силы и власти у правительства не было и раньше: вся реальная сила в столице уже давно была в руках большевистского Петербургского Совета, а между тем Зимний оставался правительством, а Смольный — частным учреждением. Теперь гарнизон объявил официально, urbi et orbi* [Городу (Риму) и миру (то есть всему миру) к общему сведению (лат.)], что он не признает правительства и подчиняется Совету. Но мало ли что говорится в Смольном, где нет никого, кроме большевиков! Между тем это факт: уже 21 октября(1917г.-ред.) Временное правительство было низвергнуто и его не существовало на территории столицы... Керенский и его коллеги, называясь министрами, сохраняли полную свободу распоряжения собой и что-то делали у себя в Зимнем; на многих территориях страны их еще признавали правительством (где Советы не были большевистскими); кроме того, Керенский и его коллеги могли иметь реальную опору вне столицы и могли, говоря теоретически, разгромить большевиков вместе с их Петербургским гарнизоном; главное же — никакая новая власть не была объявлена, и положение было временным, переходным. Положение было такое же, как 28 февраля(1917г.-ред.), когда гарнизон столицы обратился против царского правительства, а новой власти никакой не было; когда царь Николай был на свободе и что-то делал в Ставке; когда он ещё признавался властью на многих территориях страны и ещё мог найти верные войска, чтобы разгромить восставшую столицу... И всё же правительство было уже низвергнуто 21 октября, как царь Николай — 28 февраля. Теперь оставалось, в сущности, завершить сделанное дело. Оставалось, во-первых, оформить переворот, объявив новое правительство, а во-вторых, фактически ликвидировать претендентов на власть, достигнув тем самым всеобщего признания совершившегося факта. Значение этого факта, совершившегося 21 октября, было неясно не только обывателю и стороннему наблюдателю, оно не было ясно и самим руководителям переворота. Загляните в воспоминания одного из главнейших деятелей октябрьских дней, секретаря Военно-революционного комитета Антонова-Овсеенки. Вы увидите полную «несознательность» в области внутреннего развития событий. Отсюда проистекала и бессистемность, беспорядочность внешних военно-технических мероприятий большевиков. Это могло бы кончиться для них совсем не так удачно, не имей они дело с таким противником. Было счастье, что противник был не только несознателен, но и совершенно слеп, и не только слеп, но и равен нулю в смысле реальной силы... Но тут надо считаться вот с чем: ни Смольный, ни Зимний не могли сознавать полностью смысл событий. Он затемнялся историческим положением Совета революции. Путаница понятий неизбежно происходила оттого, что уже полгода вся полнота реальной власти была в руках Совета, а наряду с этим существовало правительство, да ещё независимое и неограниченное. Совет по традиции не признавал себя властью, а правительство по традиции не сознавало себя чистейшей бутафорией... Да ведь и гарнизон-то, в частности, сколько раз выносил резолюции, почти тождественные его вотуму 21 октября. Сколько раз он прислал в верности Совету! И после июльских событий, и в дни корниловщины... А ведь это не только не было переворотом, но даже производилось-то во славу коалиции. Где же тут заметить, что сейчас произошло нечто совсем иное!.. Этого никак не могли заметить в Зимнем. Но этого не оценили и в Смольном. Если бы заметили в Зимнем, то отчаянная попытка в ту же минуту разгромить Смольный была, казалось бы, неизбежной. Если бы оценили в Смольном, то неизбежность такой попытки со стороны Зимнего, казалось бы, должна была быть очевидной, и для её предотвращения было бы необходимо ликвидировать Зимний немедленно, единым духом... Но нет, дело переворота обеими сторонами считалось ещё не начатым. Зимний после вотума 21 октября и ухом не повел. А Смольный потихоньку, ощупью, осторожно и беспорядочно приступил к тому, что казалось сущностью переворотa, а на деле было лишь его оформлением и фактическим завершением. * * * Через несколько часов после собрания гарнизона, в ночь на воскресенье 22 октября, представители Военно-революционного комитета явились в Главный штаб, к командующему округом Полковникову. Они потребовали права контрассигновать все распоряжения штаба по гарнизону. Полковников категорически отказался. Представители Смольного удалились. Главный штаб — это был главный штаб враждебной армии. Правильная тактика (по Марксу) требовала, чтобы повстанцы, будучи нападающей стороной, сокрушительным натиском, внезапным нападением разгромили, разорили, парализовали, ликвидировали этот центр всей вражеской организации. Отряд в 300 человек добровольцев — матросов, рабочих, партийных солдат — мог сделать это без малейшего затруднения. В это время никому и в голову не приходила возможность такого набега... Но Смольный поступил иначе. Большевики пришли к врагу и сказали: мы требуем себе власти над вами. Акт Военно-революционного комитета в ночь на 22 октября был совершенно излишним. Он мог оказаться весьма опасным, если бы вызвал достойный ответ со стороны штаба. Но он оказался совершенно безопасным. Командующий округом не понял этого акта и не дал достойного ответа. Он мог арестовать делегатов «частной организации», которая (подобно Корнилову 26 августа) требует себе власти над высшей военной властью и вступает определенно на путь мятежа. Затем Полковников мог, собрав 500 юнкеров, офицеров и казаков, сделать попытку разгромить, разорить, парализовать Смольный, и в данный момент он имел немало шансов на удачу. Во всяком случае, казалось бы, ему больше ничего не оставалось делать. Но штаб ничего не понял. Да и в самом деле: ведь это не в первый раз Совет желает контрассигновать его распоряжения. Ведь в апрельские дни нечто подобное было объявлено по гарнизону даже без всякого предупреждения: командующему не выводить войск из казарм без разрешения таких-то советских меньшевиков и эсеров. И никакого тут не было мятежа и переворота. Отлично объяснились с Гучковым и Милюковым в контактной комиссии. Зачем же сейчас думать о переворотах, о мятежах?.. Полковников ответил категорическим отказом. Делегаты ушли ни с чем. Всё в порядке. На другой день, в воскресенье, командующий округом давал журналистам компетентные разъяснения о сущности происшедшего конфликта. Дело, видите ли, в том, что правительство не пожелало утвердить комиссара, присланного в штаб Петербургским Советом. Правительство не хочет признать на таком посту большевика. К тому же при штабе уже есть комиссар, присланный ЦИК. Кроме того, в частях Петербургского гарнизона в последнее время усиленно идут перевыборы комиссаров частей: меньшевики и эсеры выбрасываются, а на место их всюду ставятся большевики. Правительство опротестовывает выборы... Вот в чём сущность конфликта. По надо надеяться, что он будет улажен. Тем более, что День Совета, как видим, проходит спокойно. Все внимание Зимнего и штаба было приковано к уличным выступлениям. На случай их «меры приняты». Но выступлений нет. Стало быть, всё в порядке.Можно заниматься очередными делами. В воскресенье, 22 октября, совет министров ими занимался. Подписана отставка Верховскому. На его место был пожалован реакционный генерал Маниковский. Не признано возможным отказаться от посылки Терещенки па Парижскую конференцию. Но в качестве дани назревающему оппозиционному предпарламентскому блоку была решена уступка: в члены делегации кроме Терещенки были пожалованы Коновалов и Прокопович. . Впрочем, глaвa правительства вник и в дело охраны порядка. Он хорошо усвоил себе существо конфликта между штабом и Смольным. Полковников подробно доложил ему, в чём дело. Умных и государственных людей не собьешь с толку: Москва некогда сгорела от копеечной свечки; мировая войн не столь давно началась из-за убийства австрийского наследника, а конфликт между Смольным и штабом возник из-за неутверждения комиссаров... . Ясно-то оно ясно, но все-таки Керенский, но слухам, стоял за окончательную ликвидацию Военно-революционного комитета. Керенский был решителен. Но... его убедил Полковников немного подождать: он уладит! А кроме того, как сообщают «Известия», Керенский в воскресенье имел на эту тему беседу с некоторыми членами ЦИК (не с Гоцем ли, почтенные «Известия»?), которые ему заявили, что «в этом конфликте они безусловно на его стороне, но просят его воздерживаться пока от активной борьбы, так как надеются разрешить конфликт мирным путём, посредством переговоров членов ЦИК с Петербургским Советом». Очень хорошо и мудро! Керенский стал ждать... . * * * Между тем в Смольном стал собираться на экстренное заседание Совет. Депутаты собрались кое-как. Большинство их митинговало по заводам и другим местам. Но не в депутатах было дело. Дело было опять в представителях полков, которых снова собрали в экстренном порядке... К ним прилетел Троцкий, который и разъяснил им новое положение дел. Штаб, оказывается, не согласен подчиниться контролю Военно-революционного комитета. Не правда ли, это очень странно?.. Но так или иначе это обязывает к «дальнейшему шагу». . . . . Дальнейший шаг был предложен и сделан в виде телефонограммы, немедленно разосланной по всем частям гарнизона. Телефонограмма была дана от имени Совета и гласила: «На собрании 21 октября революционный гарнизон Петрограда сплотился вокруг Военно- революционного комитета, как своего руководящего органа. Несмотря на это, штаб Петроградского военного округа не признал Военно-революционного комитета, отказавшись вести работу совместно с представителями солдатской секции Совета. Этим самым штаб порывает с революционным гарнизоном и с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Порвав с организованным гарнизоном столицы, штаб становится орудием контрреволюционных сил. Военно-революционный комитет снимает с себя всякую ответственность за действия штаба... Солдаты Петрограда! Охрана революционного порядка от контрреволюционных покушений ложится на вас под руководством Военно-революционного комитета. Никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные Военно-революционным комитетом, не действительны. Все распоряжения Совета на сегодняшний день - День Петроградского Совета остаются в полной своей силе. Всякому солдату гарнизона вменяется в обязанность бдительность, выдержка и неуклонная дисциплина. Революция в опасности! Да здравствует революционный гарнизон!». . В этом документе предпосылки вполне пустопорожни и никчемны; это только страшные агитационные слова с очень наивным содержанием. Но выводы крайне существенны: гарнизону не исполнять приказаний законной власти.Это уже был определённо акт восстания. Теперь враждебные действия были определенно начаты перед лицом всего народа... Но, не правда ли, вместе с тем были двинуты войска для занятия штаба, вокзалов, телеграфа, телефона и других центров столицы? А также были отправлены отряды для ареста Временного правительства? Ведь нельзя же определенно и недвусмысленно перед лицом страны и армии объявить войну и не начинать боевых действий в ожидании, пока инициатива перейдет в руки неприятеля. Однако дело было именно так. Война была объявлена в терминах, не допускающих сомнений, а боевые действия не начинались. Никто не покушался ни на штаб, ни на Временное правительство... Мягко выражаясь, это было не по Марксу. И всё же такой образ действий оказался вполне безопасным. . Получив объявление войны, но не будучи ни арестован, ни связан в своих действиях, взял ли штаб инициативу в свои руки? Бросился ли он на мятежников в последней отчаянной попытке отстоять государство и революцию от антигосударственных большевиков?... Ничего похожего штаб не сделал. Вместо боевых действий Полковников назначил заседание в штабе. На него были приглашены представители ЦИК, Петербургского Совета и полковых комитетов. Из Смольного на это-заседание прислали известного большевистского прапорщика Дашкевича с двумя-тремя представителями только что закончившегося гарнизонного собрания. Дашкевич без долгих разговоров повторил постановление этого собрания, то есть содержание приведенной телефонограммы: все распоряжения штаба должны контролироваться, без чего выполняться не будут... А затем делегация Смольного удалилась, не пожелав выслушать противника. В штабе начали судить-рядить, что делать. Немногочисленные представители гарнизонных комитетов докладывали о настроении своих частей. Они, конечно, не могли сказать ничего утешительного для начальника округа. Но тогда (см. газеты) представители штаба стали утешать сами себя: ведь конфликт произошёл из-за неутверждения комиссара; это ничего; это произошло только потому, что уже раньше был утвержден избранник ЦИК. Как-нибудь уладится... В газетах затем читаем: «После непродолжительного обмена мнений никаких определенных решений не было принято: было признано необходимым выжидать разрешения конфликта между ЦИК и Петроградским Советом» ( «Речь» № 250). . . . Очень хорошо. Но как же на самом деле: были ли большевики робки, несознательны, корявы, или они знали, с кем имели дело? Был ли с их стороны преступно-легкомысленный риск, или они действовали наверняка? Продолжение следует.